Пишите здесь всё,чем хотите поделиться с другими.Пусть это будет сочинение на свободную тему,стих, цитата,которая вам понравилась,рассказ,который чем-то тронул вас-подарите это всем..
Отправлено: 15.05.16 21:01. Заголовок: Я в свою очередь мог..
Я в свою очередь могу посоветовать пансионат в Подмосковье "Энергия Жизни" http://www.energia-zhizni.ru/ там за пожилым человеком будет круглосуточный уход и забота квалифицированным персоналом,контроль за приемом лекарств,пищи,помощь в передвижении.
Отправлено: 25.08.04 22:30. Заголовок: Мудрость царя Соломона
Речи Собирателя, сына Давида, царя в Йерушалаиме
Всему свой час, и время всякому делу под небесами: Время родиться и время умирать, Время насаждать и время вырывать насажденья, Время убивать и время исцелять, Время разрушать и время строить, Время плакать и время смеяться, Время рыданью и время пляске, Время разбрасывать камни и время складывать камни, Время обнимать и время избегать объятий, Время отыскивать и время дать потеряться, Время хранить и время тратить, Время рвать и время сшивать, Время молчать и время говорить, Время любить и время ненавидеть, Время войне и время миру. Что пользы творящему в том, над чем он трудится? Я понял задачу, которую дал бог решать сынам человека: Все он сделал прекрасным в свой срок, Даже вечность вложил им в сердце, - Но чтоб дела, творимые богом, От начала и до конца не мог постичь человек. Я узнал, что блага нет человеку, Кроме как есть, и пить, и делать благое в жизни,
Но даже если кто ест, и пьет, и видит благо в труде, То это - божий дар. Я узнал: все, что бог творит, - это будет вовек: Нельзя ничего прибавить, и нельзя ничего отнять, А сотворил так бог, чтобы его боялись. Что было - уже есть, и чему быть - уже было, А исчезнувшее бог отыщет. И то еще я увидел под солнцем: Место суда - а там нечестье, Место праведного - а там нечестивый. Подумал я про себя: Праведного с нечестивым бог рассудит, Ибо там есть время для каждой вещи и каждого дела. Подумал я про себя: Это бог - ради человеков, чтобы их просветить, Дабы поняли сами, что они -это скот, и только! Ибо участь сынам человека и участь скоту- Одна и та же им участь: Как тому умирать, так умирать и этим, И одно дыханье у всех, и не лучше скота человек; Ибо все - тщета. Все туда же уходит, Все - из праха, и все возвратится в прах; Кто знает, что дух человека возносится ввысь, А дух скота - тот вниз уходит, в землю? Я увидел: нет большего блага, чем радоваться своим делам, Ибо в этом и доля человека, - Ибо кто его приведет - посмотреть, что будет после?
...Есть праздники, что навсегда с тобой, Красивый человек, любимый город. Иль где-нибудь на Севере - собор, Иль, может, где-нибудь на Юге - горы. К ним прикипела намертво душа, К ним рвёшься из житейской суматохи. И пусть дела мои сегодня плохи, Жизнь всё равно - я знаю! - хороша.»
Это письмо было написано Антуаном де Сент-Экзюпери одной знакомой женщине, бельгийке. Их знакомство произошло в Брюсселе, затем она вышла замуж за немца и уехала с ним в Йену, где Сент-Экзюпери снова встретился с ней во время своей поездки по Германии в начале 1939-го (германские власти пригласили известного писателя и летчика в пропагандистских целях; результат, как известно, был обратный: Сент-Экзюпери окончательно уяснил себе бесчеловечный облик фашизма и оборвал поездку). Письмо было отправлено с оказией, в одном конверте с несколькими любительскими фотографиями и засушенным цветком... После войны оно долго странствовало из рук в руки — и только сейчас опубликовано на официальном сайте Фонда Сент-Экзюпери племянником писателя и президентом Фонда Фредериком д’Аге.
4.05.1939
Не пишите мне сюда: завтра я уезжаю из Лиона Гранд-Отель, Лион Милая С..., возвращаясь из долгого путешествия, я оказался проездом в Лионе, здесь меня ждала почта за целый месяц, которую надо было как-то сбыть с рук. Но вот передо мной ваши письма — и они принесли мне куда больше радости, чем вы можете себе представить... Одно дело — толпа народу, совсем другое — те, с кем хочешь свидеться снова. Их не так много — но как же они рассеяны! Мои друзья покоряют мир: один в Чили, другой в Сайгоне, третий в Нью-Йорке... Вот теперь и Йена, ничего не говорившая моему сердцу, всего лишь имя на карте — обретает свое лицо. Милая С..., Вы делаете эту планету чуть более обитаемой. Это ведь я так собираю себе приемную семью — из тех, кто меня никогда не обманывал... Конечно, встретить человека — это подарок судьбы. Но люди не встречаются — они обретают друг друга. Обретают мало-помалу, как потерявшийся в детстве ребенок по одному отыскивает разбросанных по свету родных... Если бы люди тратили чуть больше сил на то, чтобы искать и открывать то, что их объединяет, а не умножать то, что их разделяет, — быть может, нам удалось бы жить в мире. Как-то мне довелось в Мексике ужинать вместе с моими попутчиками, которых я впервые видел. И оказалось, что мы думаем одинаково — о жизни, об искусстве, о свершениях... Мне поначалу это показалось совершенно естественным, а потом я вдруг почувствовал, что это — чудо. Мы воспитывались за десять тысяч километров друг от друга, в таком разном окружении, мы наследовали таким несходным цивилизациям, усваивали столь различные предрассудки, — и тем не менее мы были так похожи, как будто нас вскормила одна мать. Таинственная мать, о которой у нас не осталось воспоминаний... Никогда я не сдамся пресыщению. Со мной всегда будет эта тайная, и бьющая через край, и такая необъяснимая радость, как тогда за ужином, как тогда при встрече в Брюсселе, в те мгновения, выпавшие почти случайно, — я снова буду переживать то согласие, созвучие без лишних слов, то восхитительное ощущение человеческого присутствия. Это выше всяких границ — и дает надежду. С..., Вы мне чуточку помогли — и теперь я верю в чудо. Как бы ни грохотали пушки — я не могу разувериться в человеке. Я Вас видел всего два раза, но Вы — друг. И мы совсем недалеко друг от друга. Знаете, есть один образ — мне кажется, он очень вдохновляет. Лодочники курсируют в сплошном тумане, каждый на борту своего суденышка. Каждый затерян в белой пустыне, ничего не видно за двадцать метров, можно поверить, что ты один на свете. Но время от времени кто-то из них окликает: «Эгей!» И другие лодочники отвечают ему тем же. И каждый ободрен и обнадежен живым дружеским присутствием. Нет больше ни тумана, ни одиночества. Эгей! — летят навстречу друг другу чудесные оклики. Каждому лодочнику принадлежит богатство — эти перекликающиеся возгласы, и когда среди них возникает, доносится откуда-то из глубины тумана новый голос, а значит — там, в тумане, рождается новое чудо человеческого присутствия, — тогда лодочник налегает на весла с сердцем, полным тепла. Эгей, С...! — Я хочу, чтобы мы свиделись снова. Ваш друг Антуан де Сент-Экзюпери
Безумье — и благоразумье, Позор — и честь, Все, что наводит на раздумье, Все слишком есть —
Во мне. — Все каторжные страсти Свились в одну! — Так в волосах моих — все масти Ведут войну!
Я знаю весь любовный шепот, —Ах, наизусть! — —Мой двадцатидвухлетний опыт — Сплошная грусть!
Но облик мой — невинно розов, — Что ни скажи! — Я виртуоз из виртуозов В искусстве лжи.
В ней, запускаемой как мячик —Ловимый вновь! — Моих прабабушек-полячек Сказалась кровь.
Лгу оттого, что по кладбищам Трава растет, Лгу оттого, что по кладбищам Метель метет...
От скрипки — от автомобиля — Шелков, огня... От пытки, что не все любили Одну меня!
От боли, что не я — невеста У жениха... От жеста и стиха — для жеста И для стиха!
От нежного боа на шее... И как могу Не лгать, — раз голос мой нежнее, Когда я лгу... 3 января 1915
Легкомыслие! — Милый грех, Милый спутник и враг мой милый! Ты в глаза мои вбрызнул смех, Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научил не хранить кольца, — С кем бы жизнь меня ни венчала! Начинать наугад с конца, И кончать еще до начала.
Быть, как стебель, и быть, как сталь, В жизни, где мы так мало можем... — Шоколадом лечить печаль И смеяться в лицо прохожим! 3 марта 1915
Мне нравится, что Вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не Вами, Что никогда тяжелый шар земной Не уплывет под нашими ногами. Мне нравится, что можно быть смешной Распущенной и не играть словами, И не краснеть удушливой волной, Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что Вы при мне Спокойно обнимаете другую, Не прочите мне в адовом огне Гореть за то, что я не Вас целую. Что имя нежное мое, мой нежный, не Упоминаете ни днем ни ночью — всуе... Что никогда в церковной тишине Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой За то, что Вы меня — не зная сами! — Так любите: за мой ночной покой, За редкость встреч закатными часами, За наши негулянья под луной, За солнце не у нас на головами, За то, что Вы больны — увы! — не мной, За то, что я больна — увы! — не Вами. 3 мая 1915
С большою нежностью — потому, Что скоро уйду от всех — Я всё раздумываю, кому Достанется волчий мех,
Кому — разнеживающий плед И тонкая трость с борзой, Кому — серебряный мой браслет, Осыпанный бирюзой...
И все — записки, и все — цветы, Которых хранить — невмочь... Последняя рифма моя — и ты, Последняя моя ночь! 22 сентября 1915
Я знаю правду! Все прежние правды — прочь! Не надо людям с людьми на земле бороться. Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь. О чем — поэты, любовники, полководцы?
Уж ветер стелется, уже земля в росе, Уж скоро звездная в небе застынет вьюга, И под землею скоро уснем мы все, Кто на земле не давали уснуть друг другу. 3 октября 1915
Два солнца стынут — о Господи, пощади! Одно — на небе, другое — в моей груди.
Как эти солнца — прощу ли себе сама? — Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут — не больно от их лучей! И то остынет первым, что горячей. 6 октября 1915
Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь — уж рвешься прочь! Я лоб уронила в руки, И думаю, глядя в ночь:
Никто, в наших письмах роясь, Не понял до глубины, Как мы вероломны, то есть — Как сами себе верны. Октябрь 1915
Лежат они, написанные наспех, Тяжелые от горечи и нег. Между любовью и любовью распят Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век
И слышу я, что где-то в мире — грозы, Что амазонок копья блещут вновь. —А я пера не удержу! — Две розы Сердечную мне высосали кровь. Москва, 20 декабря 1915
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес, Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой, Оттого что я тебе спою — как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, У всех золотых знамен, у всех мечей, Я ключи закину и псов прогоню с крыльца — Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной, Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой, И в последнем споре возьму тебя — замолчи! — У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты — О проклятие! — у тебя остаешься — ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир, — Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир! 15 августа 1916
Вспомяните: всех голов мне дороже Волосок один с моей головы. И идите себе... — Вы тоже, И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите! Стерегите не меня поутру! Чтоб могла я спокойно выйти Постоять на ветру. 6 мая 1915
Из всех поэтов Серебрянного века Марина Цветаева мне ближе всего...
мама бы сегодня меня поддержала, утешила бы и сказала - не волнуйся, всё будет хорошо, всё порастёт быльём, я приготовила тебе поесть, выпей чего-нибудь, ложись, вот одеяло, так удобно? отдохни сынок, я скоро буду оставь людей поживём - увидим завтра будет новый день не сомневайся ты же у меня умница так удобно лежать? свет потушу в 5 разбужу если хочешь закрыть окно или не надо?
она погладила бы мои волосы оставив в них ту нежность которую хочу я от тебя...
Великий колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес уходит от нас: рак, которым он страдает, дал метастазы в лимфатические узлы, и это означает, что недолог срок. Он сам понимает это лучше всех. Нам, остающимся, он адресует это прощальное письмо - один из последних даров миру прекрасного человека и подлинного мастера...
Если бы Господь Бог на секунду забыл о том, что я тряпичная кукла, и даровал мне немного жизни, вероятно, я не сказал бы всего, что думаю; я бы больше думал о том, что говорю.
Я бы ценил вещи не по их стоимости, а по их значимости.
Я бы спал меньше, мечтал больше, сознавая, что каждая минута с закрытыми глазами - это потеря шестидесяти секунд света.
Я бы ходил, когда другие от этого воздерживаются, я бы просыпался, когда другие спят, я бы
слушал, когда другие говорят.
И как бы я наслаждался шоколадным мороженым!
Если бы Господь дал мне немного жизни, я бы одевался просто, поднимался с первым лучом солнца, обнажая не только тело, но и душу.
Боже мой, если бы у меня было еще немного времени, я заковал бы свою ненависть в лед и ждал, когда покажется солнце. Я рисовал бы при звездах, как Ван Гог, мечтал, читая стихи Бенедет-ти, и песнь Серра была бы моей лунной серенадой. Я омывал бы розы своими слезами, чтобы вкусить боль от их шипов и алый поцелуй их лепестков.
Боже мой, если бы у меня было немного жизни... Я не пропустил бы дня, чтобы не говорить любимым людям, что я их люблю. Я бы убеждал каждую женщину и каждого мужчину, что люблю их, я бы жил в любви с любовью.
Я бы доказал людям, насколько они не правы, думая, что когда они стареют, то перестают любить:
напротив, они стареют потому, что перестают любить!
Ребенку я дал бы крылья и сам научил бы его летать.
Стариков я бы научил тому, что смерть приходит не от старости, но от забвения.
Я ведь тоже многому научился у вас, люди.
Я узнал, что каждый хочет жить на вершине горы, не догадываясь, что истинное счастье ожидает его на спуске.
Я понял, что, когда новорожденный впервые хватает отцовский палец крошечным кулачком, он хватает его навсегда.
Я понял, что человек имеет право взглянуть на другого сверху вниз лишь для того, чтобы помочь ему встать на ноги.
Я так многому научился от вас, но, по правде говоря, от всего этого немного пользы, потому что, набив этим сундук, я умираю.
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озёр.
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полёт. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю весёлые сказки таинственных стран Про чёрную деву, про страсть молодого вождя, Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав... Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
******************************************** Сады моей души всегда узорны, В них ветры так свежи и тиховейны, В них золотой песок и мрамор чёрный, Глубокие, прозрачные бассейны.
Растенья в них, как сны, необычайны, Как воды утром, розовеют птицы, И - кто поймёт намёк старинной тайны? - В них девушка в венке великой жрицы.
Глаза, как отблеск чистой серой стали, Изящный лоб, белей восточных лилий, Уста, что никого не целовали И никогда ни с кем не говорили.
И щёки - розоватый жемчуг юга, Сокровище немыслимых фантазий, И руки, что ласкали лишь друг друга, Переплетясь в молитвенном экстазе.
У ног её - две чёрные пантеры С отливом металлическим на шкуре. Взлетев от роз таинственной пещеры, Её фламинго плавает в лазури.
Я не смотрю на мир бегущих линий, Мои мечты лишь вечному покорны. Пускай сирокко бесится в пустыне, Сады моей души всегда узорны ************************************ Баллада
Влюблённые, чья грусть, как облака, И нежные задумчивые лэди, Какой дорогой вас ведёт тоска, К какой ещё неслыханной победе Над чарой вам назначенных наследий? Где вашей вечной грусти и слезам Целительный предложится бальзам? Где сердце запылает, не сгорая? В какой пустыне явится глазам, Блеснёт сиянье розового рая? Вот я нашёл, и песнь моя легка, Как память о давно прошедшем бреде, Могучая взяла меня рука, Уже слетел к дрожащей Андромеде Персей в кольчуге из горящей меди. Пускай вдали пылает лживый храм, Где я теням молился и словам, Привет тебе, о родина святая! Влюблённые, пытайте рок, и вам Блеснёт сиянье розового рая. В моей стране спокойная река, В полях и рощах много сладкой снеди, Там аист ловит змей у тростника, И в полдень, пьяны запахом камеди, Барахтаются рыжие медведи. И в юном мире юноша Адам, Я улыбаюсь птицам и плодам, И знаю я, что вечером, играя, Пройдёт Христос-младенец по водам, Блеснёт сиянье розового рая.
На таинственном озере Чад Посреди вековых баобабов Вырезные фелуки стремят На заре величавых арабов. По лесистым его берегам И в горах, у зеленых подножий, Поклоняются страшным богам Девы-жрицы с эбеновой кожей.
Я была женой могучего вождя, 10 Дочерью властительного Чада, Я одна во время зимнего дождя Совершала таинство обряда. Говорили — на сто миль вокруг Женщин не было меня светлее, Я браслетов не снимала с рук. И янтарь всегда висел на шее.
Белый воин был так строен, Губы красны, взор спокоен, 20 Он был истинным вождем; И открылась в сердце дверца, А когда нам шепчет сердце, Мы не боремся, не ждем. Он сказал мне, что едва ли И во Франции видали Обольстительней меня, И как только день растает, Для двоих он оседлает Берберийского коня.
30 Муж мой гнался с верным луком, Пробегал лесные чащи, Перепрыгивал овраги, Плыл по сумрачным озерам И достался смертным мукам; Видел только день палящий Труп свирепого бродяги, Труп покрытого позором.
А на быстром и сильном верблюде, Утопая в ласкающей груде 40 Шкур звериных и шелковых тканей, Уносилась я птицей на север, Я ломала мой редкостный веер, Упиваясь восторгом заране. Раздвигала я гибкие складки У моей разноцветной палатки И, смеясь, наклонялась в оконце, Я смотрела, как прыгает солнце В голубых глазах европейца.
А теперь, как мертвая смоковница, 50 У которой листья облетели, Я ненужно-скучная любовница, Словно вещь, я брошена в Марселе. Чтоб питаться жалкими отбросами, Чтобы жить, вечернею порою Я пляшу пред пьяными матросами, И они, Смеясь, владеют мною. Робкий ум мой обессилен бедами, Взор мой с каждым часом угасает… Умереть? Но там, в полях неведомых, 60 Там мой муж, он ждет и не прощает.
Самое прекрасное произведение о любви... ...Она узнала с первых аккордов это исключительное, единственное по глубине произведение. И душа ее как будто бы раздвоилась. Она единовременно думала о том, что мимо нее прошла большая любовь, которая повторяется только один раз в тысячу лет. Вспомнила слова генерала Аносова и спросила себя: почему этот человек заставил ее слушать именно это бетховенское произведение, и еще против ее желания? И в уме ее слагались слова. Они так совпадали в ее мысли с музыкой, что это были как будто бы куплеты, которые кончались словами: «Да святится имя Твое». «Вот сейчас я вам покажу в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою - одна молитва: «Да святится имя Твое». Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться телу с душой, но. Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и тихая любовь. «Да святится имя Твое». Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было богу и судьбе. «Да святится имя Твое». В предсмертный печальный час я молюсь только тебе. Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в сердце полон хвалы тебе: «Да святится имя Твое». Ты, ты и люди, которые окружали тебя, все вы не знаете, как ты была прекрасна. Бьют часы. Время. И, умирая, я в скорбный час расставания с жизнью все-таки пою - слава Тебе. Вот она идет, все усмиряющая смерть, а я говорю - слава Тебе!..» Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел легкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звезды табака... И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала: «Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко». Женни Рейтер вышла из комнаты, уже кончив играть, и увидала княгиню Веру, сидящую на скамейке всю в слезах. - Что с тобой? - спросила пианистка. Вера, с глазами, блестящими от слез, беспокойно, взволнованно стала целовать ей лицо, губы, глаза и говорила: - Нет, нет, - он меня простил теперь. Все хорошо.
Голова его уже начинала седеть. И ему показалось странным, что он так постарел за последние годы, так подурнел. Плечи, на которых лежали его руки, были теплы и вздрагивали. Он почувствовал сострадание к этой жизни, еще такой теплой и красивой, но, вероятно, уже близкой к тому, чтобы начать блекнуть и вянуть, как его жизнь. За что она его любит так? Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили в нем не его самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то все-таки любили. И ни одна из них не была с ним счастлива. Время шло, он знакомился, сходился, расставался, но ни разу не любил; было вес, что угодно, но только не любовь. И только теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил как следует, по-настоящему - первый раз в жизни. Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих. Прежде в грустные минуты он успокаивал себя всякими рассуждениями, какие только приходили ему в голову, теперь же ему было не до рассуждений, он чувствовал глубокое сострадание, хотелось быть искренним, нежным... - Перестань, моя хорошая, - говорил он, - поплакала - и будет... Теперь давай поговорим, что-нибудь придумаем. Потом они долго советовались, говорили о том, как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться подолгу. Как освободиться от этих невыносимых пут? - Как? Как? - спрашивал он, хватая себя за голову. - Как? И казалось, что еще немного - и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается.
Отправлено: 22.10.04 21:01. Заголовок: М.Ю.Лермонтов, 1837 г.
Бородино
«Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана. Ведь были ж схватки боевые, Да, говорят, еще какие! Не даром помнит вся Россия Про день Бородина!»
-- Да, были люди в наше время, На то, что нынешнее племя: Богатыри -- не вы! Плохая им досталась доля: Немногие вернулись с поля... Не будь на то Господня воля, Не отдали б Москвы.
Мы долго молча отступали, Досадно было, боя ждали, Ворчали старики: «Что ж мы? на зимние квартиры? Не смеют что ли командиры Чужие изорвать мундиры О русские штыки?»
И вот нашли большое поле: Есть разгуляться где на воле! Построили редут. У наших ушки на макушке! Чуть утро осветило пушки И леса синие верхушки -- Французы тут как тут.
Забил заряд я в пушку туго И думал: угощу я друга! Постой-ка, брат, мусью: Что тут хитрить, пожалуй к бою; Уж мы пойдем ломить стеною, Уж постоим мы головою За Родину свою!
Два дня мы были в перестрелке. Что толку в этакой безделке? Мы ждали третий день Повсюду стали слышны речи: «Пора добраться до картечи!» И вот на поле грозной сечи Ночная пала тень.
Прилег вздремнуть я у лафета, И было слышно до рассвета, Как ликовал француз. Но тих был наш бивак открытый: Кто кивер чистил весь избитый, Кто штык точил, ворча сердито, Кусая длинный ус.
И только небо засветилось, Всё шумно вдруг зашевелилось, Сверкнул за строем строй. Полковник наш рожден был хватом: Слуга царю, отец солдатам... Да, жаль его: сражен булатом, Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами: «Ребята! не Москва ли за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали!» И умереть мы обещали, И клятву верности сдержали Мы в Бородинский бой.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий Французы двинулись как тучи, И все на наш редут, Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами, Все промелькнули перед нами, Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений!.. Носились знамена как тени, В дыму огонь блестел, Звучал булат, картечь визжала, Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!.. Земля тряслась - как наши груди, Смешались в кучу кони, люди, И залпы тысячи орудий Слились в протяжный вой...
Вот смерклось. Были все готовы Заутра бой затеять новый И до конца стоять... Вот затрещали барабаны -- И отступили басурманы. Тогда считать мы стали раны, Товарищей считать.
Да, были люди в наше время, Могучее, лихое племя: Богатыри - не вы. Плохая им досталась доля: Не многие вернулись с поля. Когда б на то не Божья воля, Не отдали б Москвы.
После долгой разлуки они сели на крыльце и, по обыкновению, заговорили. - Как хорошо, что ты нашелся, - сказал Медвежонок. - Я пришел. - Ты представляешь, если бы тебя совсем не было? - Вот я и пришел. - Где же ты был? - А меня не было, - сказал Ежик.
ЗАЯЦ И МЕДВЕЖОНОК
Летом Медвежонок подружился с Зайцем. Раньше они тоже были знакомы, но летом друг без друга просто жить не могли... Вот и сегодня Заяц чуть свет пришел к Медвежонку и сказал: - Послушай, Медвежонок, пока я к тебе шел, расцвели все ромашки ! - А пока я тебя ждал, - сказал Медвежонок, - отцвели одуванчики. . . - А когда я только проснулся и подумал, что пойду к тебе, - сказал Заяц, - поспела земляника! - А я ждал тебя еще раньше, - сказал Медвежонок. -Когда я проснулся, она только зацветала. - А когда я засыпал, - сказал Заяц, - я подумал, что хорошо бы утром пойти в гости к Медвежонку... И думал об этом так долго, что, пока я думал, выпала роса... - А я вечером, - сказал Медвежонок, - набрал ее полный ковшик и пил за твое здоровье! - Я тебя очень люблю! - сказал Заяц. - А я без тебя... жить не могу, - сказал Медвежонок. И они, обнявшись, пошли в лес - собирать ромашки и землянику.
ЛИСИЧКА
Это был необыкновенный осенний день! Было столько синевы, столько огненных листьев, столько солнца, что к вечеру Медвежонок заплакал. - Ты чего это? - спросил Ежик. - Не знаю, - сказал Медвежонок. - Плакать хочется. - Да ты посмотри... - Я видел, - сказал Медвежонок. - Потому и плачу. - Чего ж здесь плакать? Радоваться надо, - сказал Ежик. - Я от радости плачу, - сказал Медвежонок. - Разве от радости плачут? - Еще бы! - И Медвежонок разрыдался. - Успокойся, что ты! - Ежик погладил Медвежонка лапой. - Завтра снова будет солнце, и снова будут лететь листья, и улетать птицы. - Улетать, - всхлипнул Медвежонок. И разревелся еще пуще. - Но они прилетят, - сказал Ежик. - Они вернутся. Пройдет зима, снег растает, и они вернутся. - Зима. - Медвежонок горько плакал и весь вздрагивал. - Ну да, зима. Но она пройдет, и все будет снова. - Не хочу! Не хочу, слышишь? - Чего ты не хочешь? - Чтобы все уходило, улетало! - крикнул Медвежонок. - Это же ненадолго, - сказал Ежик. - Ты же сам знаешь. А как красиво зимой! - Зимой я тоже буду плакать. - Зимой? Да почему? - Мне будет ее жалко. - И Медвежонок уже так расплакался, что Ежик понял: словами здесь не поможешь. - Бежим! - крикнул он. - Куда? - поднял зареванные глаза Медвежонок. - Бежим, говорю! - И Ежик схватил Медвежонка за лапу и потащил в лес. - Куда ты меня тащишь?! Они пробежали мимо старой сломанной березы, перешли по сгнившему мостку ручей, перелезли через срубленную осину и, петляя между горелых пней, поднялись в гору. - Смотри! - сказал Ежик и показал Медвежонку гриб-лисичку. Маленький золотой гриб, поджав коленки, в сумерках сидел во мху. - Видишь? - сказал Ежик. - У него нет ни папы, ни мамы, ни Ежика, ни Медвежонка, он совсем один - и не плачет.
ЕСЛИ МЕНЯ СОВСЕМ НЕТ
Еще совсем немного - и загорятся звезды, и выплывет месяц и поплывет, покачиваясь, над тихими осенними полями. Потом месяц заглянет в лес, постоит немного, зацепившись за верхушку самой высокой елки, и тут его увидят Ежик с Медвежонком. - Гляди, - скажет Ежик. - Угу, - скажет Медвежонок. А месяц подымется еще выше и зальет своим холодным, тусклым светом всю землю. Так было каждый вечер в эту ясную холодную осень. И каждый вечер Ежик с Медвежонком собирались то у Ежика, то у Медвежонка и о чем-нибудь говорили. Вот и сегодня Ежик сказал Медвежонку: - Как все-таки хорошо, что мы друг у друга есть! Медвежонок кивнул. - Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем. - А ты где? - А меня нет. - Так не бывает, - сказал Медвежонок. - Я тоже так думаю, - сказал Ежик. - Но вдруг вот - меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать? - Пойду к тебе. - Куда? - Как - куда? Домой. Приду и скажу: «Ну что ж ты не пришел, Ежик?» А ты скажешь... - Вот глупый! Что же я скажу, если меня нет? - Если нет дома, значит, ты пошел ко мне. Прибегу домой. А-а, ты здесь! И начну... - Что? - Ругать! - За что? - Как за что? За то, что не сделал, как договорились. - А как договорились? - Откуда я знаю? Но ты должен быть или у меня, или у себя дома. - Но меня же совсем нет. Понимаешь? - Так вот же ты сидишь! - Это я сейчас сижу, а если меня не будет совсем, где я буду? - Или у меня, или у себя. - Это, если я есть. - Ну, да, - сказал Медвежонок. - А если меня совсем нет? - Тогда ты сидишь на реке и смотришь на месяц. - И на реке нет. - Тогда ты пошел куда-нибудь и еще не вернулся. Я побегу, обшарю весь лес и тебя найду! - Ты все уже обшарил, - сказал Ежик. - И не нашел. - Побегу в соседний лес! - И там нет. - Переверну все вверх дном, и ты отыщешься! - Нет меня. Нигде нет. - Тогда, тогда... Тогда я выбегу в поле, - сказал Медвежонок. - И закричу: «Е-е-е-жи-и-и-к!», и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-к!..» Вот. - Нет, - сказал Ежик. - Меня ни капельки нет. Понимаешь? - Что ты ко мне пристал? - рассердился Медвежонок. - Если тебя нет, то и меня нет. Понял? - Нет, ты - есть; а вот меня - нет. Медвежонок замолчал и нахмурился. - Ну, Медвежонок!.. Медвежонок не ответил. Он глядел, как месяц, поднявшись высоко над лесом, льет на них с Ежиком свой холодный свет.
Вы читали «Цитадель»? продолжение сказки о Маленьком принце, вернувшемся на землю, повзрослевшем, очеловечевшемся и постигающем изменчивые истины...
Грустно....
Экзюпери Цитадель
.........Словно от непосильной тяжести изнемогли мои воины. И офицеры пришли ко мне:
— Когда мы вернемся домой? Наши женщины лучше женщин завоеванного оазиса.
Один из них сказал мне:
— Господин мой, мне снится та, которой принадлежало мое время и с которой я ссорился. Я хотел бы вернуться к себе и сажать деревья. Я перестал видеть смысл вещей, мой господин. Позволь мне самому пуститься в рост в тишине моей деревни. Я чувствую, для меня настала пора подумать, что же такое моя жизнь.
И я понял: они нуждаются в тишине. В тишине каждый найдет свою истину и укоренится в ней. Но для этого необходимо время, как при вскармливании младенца. Материнская любовь поначалу и есть вскармливание. Кто видел, чтобы ребенок вырос в одну секунду? Никто. Удивляются гости и говорят: «Как он вырос!» Но ни мать, ни отец не видят, что ребенок вырос. Его неспешно лепит время, и в каждый миг он таков, каким должен быть.
Теперь время понадобилось и моим воинам. Не для того ли, чтобы постигнуть суть дерева? Чтобы из вечера в вечер садиться на пороге смотреть на одно и то же дерево, с теми же самыми ветвями? Чтобы мало-помалу дерево открылось им?
Как-то у костра в пустыне поэт рассказал нам о своем дереве. Мои воины внимательно слушали его, хотя многие из них не видели ничего, кроме верблюжьей колючки, кустарника и карликовых пальм.
— Вы даже не представляете себе, что такое дерево, — говорил он. — Однажды по прихоти случая дерево выросло в заброшенной лачуге без окон и отправилось на поиски света. Человеку нужен воздух, рыбе — вода, а дереву — свет. Корнями оно уходит в землю, а ветвями к звездам, оно — путь, соединяющий нас с небом. Дерево, о котором я рассказываю, родилось слепым, но и в темноте оно сумело набраться сил и поползло на ощупь от стены к стене. Запечатлевая свою боль искривлениями ствола. Наконец оно добралось до окна в потолке, разбило его и потянулось к солнцу, прямое, как колонна. Я видел его победу со стороны и мог только засвидетельствовать ее с бесстрастием историка.
Какое великолепное несходство — искореженный усилиями узловатый ствол, запертый в темном гробу, и разросшаяся в тишине и спокойствии мощная крона, вскормленная небесным светом, обильно питаемая богами, похожая на обширный стол, за который садится пировать солнце.
Каждое утро я видел, как просыпалось это дерево — все, от ликующих листьев до искривленных корней. Крона его была переполнена птицами. С зарей они пробуждались и начинали петь. Но стоило показаться солнцу, как дерево, словно добрый пастырь, отпускало своих обитательниц в небо; дерево-дом, дерево-замок, опустевший до вечерней зари...
Поэт говорил, а мы вдруг ощутили, как долго нужно смотреть на деревья, чтобы они проросли и в нас. И каждый позавидовал сердцу, отягощенному птицами и листвой.
— Когда же, — спрашивали меня воины, — кончится наконец война? Нам тоже есть о чем подумать. Мы тоже хотим найти себя...
Случалось, что мои воины ловили лисенка, и он соглашался брать пищу из рук, и его из рук кормили. Случалось, из рук кормили газель, которая снизошла до жизни в неволе. День ото дня моим воинам становилось дороже их сокровище: как радовала их солнечная шкурка, шалости и голод лисенка, настоятельно требующего от них усердия. Они жили тщетной иллюзией, веря, что зверек нуждается в них, что его создала, вскормила и питает их любовь.
Но приходил день, и лисенок, который любил только свою пустыню, убегал к ней, и пустыней становилось человеческое сердце. Я видел, как посланный в засаду воин погиб, потому что ему не захотелось защищаться. Нам принесли весть о его гибели, и мне вспомнились загадочные слова, какими он ответил на утешения товарищей после бегства его лисенка, — ему советовали поймать другого, а он ответил: «Нужно слишком много терпения не для того, чтобы поймать, для того, чтобы любить его».
Они устали от лисят и газелей, когда поняли, что тратиться на них бесполезно, потому что лисенок любит пустыню, но ни пустыня, ни лисенок не нуждаются в человеке.
— У меня три сына, — говорил мне один из них, — они растут, а я ничему не научил их. Ничего им не передал. Что останется от меня после смерти?
Укрывая всех моей молчаливой любовью, я смотрел, как моя армия истаивает среди песков, подобно потоку, рожденному грозой. У такого потока нет надежного русла, и он умирает бесплодным, не перевоплотившись дорогой в дерево, траву, хлеб для деревень.
....«Воины одрябли, потому что царство перестало снабжать их жизненной силой, и они его разлюбили. Когда кедр истощает жизненную силу, он перестает превращать песок в древесину и сам потихоньку превращается в песок. Нашим воинам нужна вера, тогда они воодушевятся». Но генералы не поняли меня, они сочли мои слова преступным попустительством. Я не стал им возражать. И они довели свою игру до конца, послав людей умирать за сухой колодец, где по случайности расположился враг.
Нет слов, схватка из-за колодца была прекрасна. Она была танцем вокруг вожделенного цветка, и отвоеванная земля становилась наградой победителю вместе с давно забытым желанием побеждать. Испугавшись нас, враг взметнулся беспорядочной стаей воронья, ища себе места то здесь, то там, где он был бы в безопасности. Песок дюн, которые прятали его где-то там, впереди, пропах порохом. Каждый, играя жизнью и смертью, чувствовал себя мужчиной. Каждый, то приближаясь, то удаляясь от колодца, участвовал в танце.
Но будь в колодце вода, игра была бы другой. Лишенный воды и смысла, колодец был игральной костью, на которую не поставили состояния. Но генералы видели, как, играя в кости, один игрок смошенничал, а другой застрелился, и поверили во всемогущество игральных костей. Они поставили на кон сухой колодец. Но кто станет стреляться, даже если партнер смошенничал, когда на кону пусто?
Мои генералы никогда хорошенько не понимали, что значит для жизни любовь. Они видели, как радуется заре влюбленный, потому что вместе с солнцем в нем проснулось счастье. Видели, как радуются заре воины, потому что солнце приближает их победу. Победу, которая поутру расправляется в них и заставляет смеяться. И генералы поверили во всемогущество зари.
Но я говорю: если нет любви, то не стоит браться ни за какое дело. Если не верить, что осуществится твоя мечта, скучно играть в кости. Скучной будет заря, вернувшая тебя к собственной опустошенности. И со скукой в душе ты отправишься воевать ради бестолкового колодца.
Но когда ты влюблен, ради своей любви ты готов на самый изнурительный труд, и чем он изнурительней, тем больше твое воодушевление. Ты тратишь себя, ты растешь. Но нужен тот, кто примет отданное. Дарить себя и тратиться попусту — разные вещи.
Мои генералы, видя радость, с какой отдают себя влюбленные, не догадались, что есть тот, кому они себя отдают. Им не пришло в голову, что для воодушевления мало обобрать и ограбить человека.
Я увидел, с какой горечью умирал наш раненый. Он сказал мне: «Государь, я умираю... Я отдал свою жизнь. А мне ничего не дали. Я уложил врага пулей в живот, и пока мне за него не отомстили, я смотрел на убитого. Мне показалось, что он был счастлив, потому что отныне нераздельно принадлежал тому, во что верил и чему служил. Смерть стала его богатством. А я, я умираю, служа капралу, моя смерть ничего ему не прибавит, а умирая зазря, трудно чувствовать себя счастливым. Я умираю достойно, но меня тошнит...»
— Я — верная жена своему мужу, — сказала она, — я послушна ему и недурна собой. Я дышу только им одним. Шью ему плащи, перевязываю раны. Все его тяготы я делила с ним. А теперь он проводит время с той, что обворовывает его и над ним смеется.
Я ответил ей:
— Ты судишь и ошибаешься. Кто знает самого себя? Каждый идет к истине, но путь души похож на горное восхождение. Вершина близка, кажется, ты добрался, но с нее видны новые вершины, новые тропы и новые пропасти. Кто может знать, что утолит его жажду? Один не может жить без плеска реки, чтобы услышать его, он готов пожертвовать жизнью. Другого греет лисенок на плече, он пойдет за ним во вражеские владенья. Может, та, о которой ты говоришь, обязана ему своим рожденьем. И он за нее в ответе. Ты всегда в долгу перед тем, кого создал. Он идет к ней для того, чтобы она его обокрала. Идет, чтобы она утолила свою жажду. Его не вознаградит нежность, но не ударит и упрек. Наградой ему собственная жертвенность. И еще те слова, которым он ее научил. Он похож на тех, кто возвращается из пустыни: ордена для них не награда, но и неблагодарность не обида. Ты же знаешь, дело не в том, чтобы нажить и пользоваться нажитым, — в том, чтобы нажить самого себя и умереть полным собственной сущности. Пойми, единственная наша награда — смерть, в ней тонет корабль. И счастье, если он полон сокровищ.
На что ты жалуешься? На то, что не в силах его догнать?
Так я понял, что существует брачный союз и существует общность двоих. «Как беден язык, — думал я, — им кажется, что они себя выразили, а они едва-едва что-то обозначили. И как тщательно они все взвешивают, мерят, мерятся. Все разумней, точнее, правильней. Правильней некуда. И когда каждый остается со своей правотой — они в тупике. И превращают друг друга в мишень для взаимной стрельбы.
Да, мы в союзе, но все-таки я постараюсь тебя ранить».
Дрожит, звеня, натянутая нить. Ее не так уж просто оборвать. Когда мы вместе - мне не страшно жить, Когда мы врозь - не страшно умирать. Куда идти? Нет даже кабаков. Протягиваю руку - в пустоту. Излом души рядами пошлых слов Был высказан бумажному листу. Мой символ боли - как его забыть? Кому о нем возможно рассказать? Когда мы вместе - можно пережить, Когда мы врозь - мне можно умирать. И руки - к телефону каждый миг, Как в случае опасности - к ножу. От посторонних глаз последний крик Упрячу - и вовек не покажу. Летящего всегда сумеют сбить, А лучшей песне - крылья обломать. Когда мы вместе - мне непросто жить, Когда мы врозь - мне просто умирать. Волчонок вскормлен женским молоком, Но голос крови в нем всего сильней. Оставлю неродной уютный дом, На нас, конечно, хватит шалашей. Поверь, что может стать прочнее нить И год разлуки на удар сдержать. Когда мы вместе - мне не поздно жить. Когда мы врозь - не рано умирать.
Девочка глядит из окошка- За окошком едет рыцарь на кошке. Или, может быть на медведе... Непонятно-куда он едет? Может, хочет спеть серенаду О любви с каштановым взглядом И кудрями спелого лета? Рыцари-такие поэты... Если даже ловят дракона, Говорят с ним о красе небосклона, И загадывают гаду загадки, И играют, простодушные, в прятки. А потом они дерутся, недолго. У драконов велико чувство долга. И кончается весь бой-отпираньем Душ, и дружбой, и взаимным братаньем. ...Смотрит девочка в окно на балконе,- Едет рыцарь на крылатом драконе. Тихо плачет позабытая кошка. Все красиво... только грустно... немножко...
Солнце - одно, а шагает по всем городам. Солнце - моё. Я его никому не отдам. Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. - Никому. Никогда. Пусть погибают в бессменной ночи города!
В руки возьму! Чтоб не смело вертеться в кругу! Пусть себе руки, и губы, и сердце сохгу!
В вечную ночь пропадёт - погонюсь по следам... Солнце моё! Я тебя никому не отдам!
Февраль1919 * * *
Высокой горести моей - Смиренные следы. На синей варежке моей - Две восковых слезы.
В продрогшей цЕрковке - мороз, Пар от дыханья - густ, И с синим ладаном слилось Дыханье наших уст.
Отметили ли Вы, дружок, Смиреннее всего Среди других дымков - дымок Дыханья моего?
Безукоризненностью рук Во всём родном краю Прославленный - простите,друг, Что в варежках стою!
Все в курсе того, что происходит сейчас у нас в Украине. Как это все достало! И вот народ начал слагать опусы. Пока у нас есть чувство юмора, мы будем жить...
Президентство заканчивалось, а сидеть мучительно не хотелось. Заверещал мобильник, высветив московский номер. - Ну але? - Здорово, Кучман! Когда, сука, деньги за газ отдашь? - Ну, Володя, ну что ты опять... - Да ладно, шучу я. Что, часики-то тикают? Сидеть-то неохота? Нашел себе преемника? - Ээээ... да вот, полагаю, народ изберет Януковича. - Ага, ага... может сразу пойдешь и сядешь? - Володя, ну что за кэгэбэшный юмор... - Ха-ха, а что? А с Ющом-то пробовал побазарить? - Да он в наушниках весь день - английский учит. Володь, помог бы, а? Все ж мы эти... как их...братские народы. - Экий ты ласковый стал, тузла тебя в печенку! Что, не жрет Европа твои баклажаны? - Володь, ну вот ты один полуостров упомянул, мы тут с Витей подумали и... - Крым. - Как Крым? - А у тебя, Кучман, полуостровов до фига что ли? - Крым - это исконно украинские земли. - Чьи, чьи? Ну, ну... Вот Ющь тебя сожрет, а Юлька моего Устинова будет на допрос в Киев вызывать. - Володь, приежай, а? Посидим, погутарим... Хочешь, я тебе Форос подарю? Зачем тебе весь Крым? Что у тебя своих татар мало? А тут такое место, легендарное. Базочку там сделаешь, военную... - Танков захотелось? Ну ладно, так и быть, прилечу. Ты учения-то нынче не проводишь, а то лететь к тебе, блин, страшновато. - Ой да какие учения, все что стреляло давно продали. Одна надежда, что парубки мои с Ирака что притащат, не зря ж ездили... - Ну режь сало, бюллетень ты вброшенная, еду... Президент нажал кнопку. - Эй, протокол, у нас флаг российский есть? - Ммм... российский... на худой конец можно из голландского сделать, повесить если криво. - Ну так вешай, к нам Путин едет. Президент довольно потянулся, потом встал из-за стола и, толкнув массивную дверь в стене, поморщился от запаха. За дверью, в темном и сыром помещении, потный Янукович устало клепал бюллетени. - Ну что, Витек, все пока неплохо складывается. Вован к нам едет. - А на? - Чего на? Поддерживать тебя будет. - А на? - От ты е..., президентом хочешь быть? - А на? - Да не «а на», а «а то! «. Понял?! - А то! - Крым хочет, морда москальская. - А то! - Тьфу, блин, преемничек. Агитацию составил? - А то! - Ну покаж. Так... То есть не «так». «Так» у нас известно кто... Ну, что тут у тебя... «Под руководством Виктор Януковича пенсионеры, учителя и врачи Украины выделили на реконструкцию Одесского оперного театра 30 миллионов гривен». Президент поморщился и набрал номер Ющенко. - Так? - ответили ему голосом Тимошенко. Президент в сердцах плюнул, попав в Януковича. - А на? - обиженно промычал премьер. - А то! - зло буркнул Президент. - Ты Витек, над агитацией-то поработай еще, популярный ты мой. Съезди-ка, надежа нации, в Ивано-Франкiвск. - А на? - мрачно спросил Янукович. - А на нары? Янукович погрустнел. - Данилыч, у них там яйца железные. Еще как метнут. Боюсь я. - А ты за Ющенко агитируй, тебя и не тронут. Шутка. Понял, что шутка? - Шутка. - Молодец. - Может я в Донецк лучше... Опять же Путин приедет, встречать надо? - Ишь разговорился, Путина ему встречать, ты что, президент уже? Быстро поехал! Стой, бюллетень к тебе фальшивый прилип, дай сниму, урна ты ходячая. Когда Президент вернулся к себе, мобильник снова зазвенел. Номер на дисплее был незнаком. - Але, Леонид? - Кто это еще? - Это еще Буш. - Кто? - Буш. - Объелся груш! - съязвил Президент и довольно засмеялся. В телефоне сказали «щиит» и отключились. Хм, подумал Президент, может и в самом деле Буш? Хреново, если так. Не задалось как-то с внешней политикой. А что такое «иит»? У кого бы спросить. Ну не у Ющенко же. Не дождется. «Щиит». А вдруг это по-украински? *** Вокруг здания предвыборного штаба все было усеяно стеклом и яичной скорлупой. - Позор! На баррикады!!! - с треском вылетела последняя форточка. Юля удовлетворенно хмыкнула и, выпив последнее яйцо, выкинула скорлупу в пустое окно. - Отлично. Пусть теперь электричество выключают. Вить, а Вить, ты что, оглох? Или уснул? Или и то и другое? - Юля сняла с ушей Виктора наушники и крикнула в полголоса: - На баррикады!!! - Принимаю присягу!!! - ошалело завопил Виктор, проснувшись. - Ну ты опять не с первой страницы сценарий учишь, смотри, перегоришь еще. - Что? Не слышу? О, Юля, смотри, опять Мороз пришел, весь в скорлупе. Глава социалистов вошел в комнату мелкими шажками, но с широкой улыбкой. - А вот к вам пришел Мороз! Доставайте шубы! Хо-хо! Юленька! - Ну что еще? - У моей тещи еще сестренка в Луганске - ох, проблемный регион! - ей бы тоже шубейку, хорошо? - Юля! Он с Януковича два вагона угля получил! - вмешался Виктор сердито. - Так зима ж на носу! А у нас в партии социализм с человеческим лицом. И, Юленька, деньжат бы подкинуть. - Нет у нас денег, одни плащи оранжевые. Плащами возьмешь? - Ах так! Все! Голосуем сердцем! - Сволочь! - взревел Виктор, - Да ты ж со всех брал! - Прошу не вопить! Мы - честные социалисты! Мы вернем вам разницу и будем голосовать сердцем! - Позор! - оглушительно заорала Юля. Мороз охнул и упал, из ушей потекла кровь. - Еще? - тихо спросила Юля наклонившись. - А чего это с ним? - спросил Виктор, - Кончается? - Определяется. Лежит, блокируется. С нами. Смотри, Вить, у тебя мобильник звенит, а ты не слышишь. Юля поднесла телефон к уху, - Так? *** За окном стемнело. - Тиха украинская ночь! - продекламировал Президент и нервно почесал нос, - и это подозрительно. Надо что-то делать. Порывшись в справочнике, Президент набрал номер. - Але, Боделян? Спишь? Это хорошо. Телефонный опрос от независимой прессы. Ты за кого? - Душою я, конечно, за Ющенко. - А за Януковича, значит, телом? - Делом, за Януковича я, делом. - Морда ты жидовская, Боделян. - Это ж почему? - Не почему. Независимой прессе видней. Ну не москальская ж? Слышь, Боделян, ты у нас интеллигент, что такое «щиит»? - Эээ...это такой борщ без свеклы. - Да? Зачем же рекламировать такую дрянь? - Не знаю, может запасы большие? Извините, я не расслышал, вы из какого издания? Я на вас подписан? - Подписан, подписан, еще как подписан. Спи.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 5
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
А что конкретно из Визбора ты бы порекомендовала? 
А своё ничего не хочешь добавить? 
Танечка,а где обещанное продолжение? 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума